Анастасия Чайковская (Анна Андерсон)

Смерть княжны

17-летняя Великая княжна Анастасия Николаевна, согласно общепринятой версии, была расстреляна вместе со своей семьёй утром 17 июля 1918 года в подвале в Доме Ипатьева в Екатеринбурге. Её смерть была проверена и засвидетельствована очевидцами. Например, Яков Юровский, чекист и один из главных участников расстрела, утверждал, что вся семья и окружение, включая Анастасию, были убиты. Отмечалось, впрочем, что Анастасия погибла одной из последних — по отчету помощника белогвардейского следователя Николая Соколова. Лорд Луис Маунтбеттен также подтверждал, что его кузина Анастасия «получила 18 штыковых ударов».

Но существуют показания очевидцев, засвидетельствовавших спасение юной княжны, среди них мужчина, проживавший напротив дома Ипатьева и утверждавший, что княжна убежала и спряталась в соседнем доме. Однако никаких доказательств, способных подтвердить или оспорить это утверждение, не существует.

Биография

Первое появление

Первое упоминание Анны Андерсон в связи с историей «спасшейся княжны Анастасии» относится к ночи 17 февраля 1920 года, когда неизвестная женщина пыталась покончить с собой, бросившись в воду с Бендлерского моста в Берлине. Дежуривший неподалеку полицейский сумел спасти неизвестную, после чего она была доставлена в ближайший полицейский участок. Позже она объяснила, что прибыла в Берлин, чтобы разыскать свою «тётю» принцессу Ирен, сестру царицы Александры, но, попав во дворец, подверглась унижению, поскольку её не только не узнал никто из «родственников», но, вдобавок, и осудили, узнав о наличии у неё внебрачного ребенка. Сама Андерсон излагала свои чувства следующими словами:

Пытаясь скрыться от позора, женщина, якобы, и предприняла попытку суицида. Впрочем, она так и не смогла связно объяснить, как оказалась на мосту и почему решила прыгнуть в воду со сравнительно небольшой высоты. Объяснение ограничивалось тем, что «вода притягивала её и хотелось узнать, что там на дне».

Великая княгиня Ольга Александровна позже так прокомментировала эту историю:

Полицейские составили опись одежды женщины — «чёрные чулки, чёрные высокие ботинки, чёрная юбка, грубое платье без инициалов, блуза и большой платок». Ни документов, ни каких-либо бумаг, которые могли бы помочь в установлении её личности, у неизвестной не оказалось. На вопросы она не отвечала, как будто не слыша их. Полицейские сошлись в том, что перед ними сумасшедшая, и неизвестную доставили в Елизаветинскую больницу для бедных.

В протоколе медицинского осмотра указано, что пациентка «склонна к сильным приступам меланхолии» и серьёзно истощена (её вес составлял в то время 44 кг при росте около 170 см). Потому, во избежание новых попыток самоубийства, было рекомендовано доставить её в психиатрическую клинику в Дальдорфе.

Анна Андерсон во время нахождения в лечебнице

Молодая женщина, по свидетельствам врачей в приюте, имела на спине с полдюжины огнестрельных ран, кроме того, на затылке у неё был шрам в форме звезды (врачи предположили, что это и привело к её первоначальной потери памяти). Предполагалось также, что женщина, возможно, является «русской беженкой», что следовало из её восточного акцента.

Диагноз — «психическое заболевание депрессивного характера». Больная была помещена в «палату Б» в 4-м отделении, предназначенном для «спокойных больных». Запись в истории болезни гласила:

В Дальдорфе неизвестная провела полтора года. Её имя так и не удалось установить, потому в документах она обозначалась как «фройляйн Унбекант» (нем. Fr?ulein Unbekannt, «неизвестная»). По утверждению одной из сиделок, больная понимала вопросы, обращённые к ней по-русски, но отвечать не могла, что впоследствии дало возможность предположить, что её родным языком был какой-то славянский, скорее всего — польский.

Впрочем, сведения о том, говорила ли новая пациентка по-русски и могла ли понимать этот язык, сильно расходятся. Так, сестра Эрна Бухольц, бывшая учительница немецкого языка, довольно долго жившая в России, уверяла, что фройляйн Унбекант говорила по-русски «как на родном языке, связными, правильными предложениями». Во время ночных дежурств они не раз имели возможность перемолвиться словом, так как больная страдала бессонницей. Сестра Бухольц вспоминала также, что рассказывала ей о соборе Василия Блаженного, о российской политике, и неизвестная утвердительно кивала головой и наконец заявила, что всё это ей знакомо.

Сестра Берта Вальц вспоминала, что Унбекант заметно заволновалась, когда кто-то из персонала принес в палату иллюстрированный журнал с фотографией царской семьи. Сестра Вальц уверяла, что когда она указала на одну из дочерей царя и заметила, что та могла спастись, неизвестная поправила её: «Нет, не та. Другая».

Впрочем, существуют и противоположные свидетельства — о том, что неизвестная также свободно говорила о германском императоре и наследнике престола, будто была с ними лично знакома. Также замечалось, что больная была склонна к фантазированию и сочинительству, так она уверяла, что выйдя из клиники будет жить на вилле и ездить верхом.

Сестра Теа Малиновская рассказывала, что спустя несколько дней после того, как больная взяла в руки иллюстрированный журнал, в приступе откровенности она рассказывала Малиновской о том, что во время Екатеринбургского расстрела «главарь убийц», размахивая револьвером, подошёл к Николаю и выстрелил в упор и о том, что горничная «бегала с подушкой в руках, пронзительно крича». Впрочем, свою речь она завершила довольно неожиданно:

Известно, что девушка страдала меланхолией и вялостью, могла часами лежать в постели, уткнувшись лицом в покрывало, не отвечая на вопросы, но потом оживлялась (это происходило в основном по вечерам) и разговаривала с сёстрами и другими пациентками. Читала газеты и книги — все на немецком языке. Персонал сходился в том мнении, что пациентка была довольно образованна.

Стоит отметить также её полное нежелание фотографироваться, по свидетельствам очевидцев, «её чуть ли не силой приходилось усаживать перед камерой».

Идентификация с членом русского императорского дома

Толчком к созданию образа самозванки послужила соседка Андерсон по больничной палате, прачка (по другим источникам — швея) Мария Пойтерт, страдавшая, как считается, манией преследования. Ей постоянно казалось, что «за ней подсматривают и её обирают». Также госпожа Пойтерт рассказывала о себе, что будучи портнихой, поставляла платья фрейлинам Российского императорского двора.

23 октября 1921 года одна из сестёр принесла в палату свежий номер «Берлинской иллюстрированной газеты» с фотографией царской семьи и броским заголовком «Одна из царских дочерей жива?» По словам Марии Пойтерт, её заинтриговало видимое сходство между неизвестной и лицами на фотографии, но та в ответ на все вопросы лишь прошептала «Молчи!»

Первые попытки установить личность

22 января 1922 года Мария Пойтерт выписывается из клиники, но, оставшись в твёрдом убеждении, что под видом фройляйн Унбекант скрывается одна из царских дочерей, начинает искать доказательства.

5 марта 1922 года она встречается во дворе Берлинской православной церкви с бывшим капитаном императорского кирасирского полка М. Н. Швабе и рассказывает ему о своих подозрениях. Ей удается уговорить капитана посетить неизвестную в клинике и постараться установить её подлинную личность.

8 марта 1922 года М. Н. Швабе в сопровождении своего друга инженера Айнике посетил в Дальдорфе неизвестную и показал ей фотографии вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. По воспоминаниям самого капитана,

По словам самой Анны Андерсон, ситуация выглядела совершенно иначе.

Так или иначе, капитан Швабе остаётся в сомнении. Для того, чтобы избежать возможной ошибки, он уговаривает госпожу Зинаиду Толстую, а также её дочь, капитана кавалерии Андреевского и хирурга Винеке посетить вместе с ним неизвестную ещё раз. Опять же, по воспоминаниям М. Н. Швабе, госпожа Толстая и её дочь долго разговаривали с больной, показывали ей какие-то иконки и шептали на ухо какие-то имена. Больная не отвечала, но была взволнована до слёз. Рассмотреть её также не удалось, она упорно закрывала одеялом лицо. М. Н. Швабе вспоминал, что Андреевский назвал больную «Ваша Светлость» и это, видимо, произвело на неё особое впечатление. Так и не добившись ни слова, посетители ушли, причём госпожа Толстая и её дочь были убеждены, что перед ними Великая Княжна Татьяна.

Новость эта молниеносно распространилась среди русских эмигрантов, и 12 марта 1922 г. больную посещает баронесса София (Иза) Буксгевден. Её мнение считается особенно важным, так как она была одной из последних, кому довелось встретиться с семьёй низложенного царя. Баронесса рассталась с Романовыми буквально за полтора месяца до расстрела.

Сама Анна Андерсон вспоминала об этом и последующих визитах более чем сдержанно:

Сама баронесса вспоминала, что незнакомка проявляла обычную для неё робость и недоверие, отмалчиваясь в ответ на вопросы, пытаясь лишь закрыть лицо руками и одеялом.

Баронесса, убеждённая, что перед ней Великая княжна Татьяна, страдающая амнезией от шока и перенесённых бедствий, попыталась оживить её память, показывая больной иконку с датами правления Романовых (эту иконку подарила ей императрица в присутствии Великой княжны Татьяны). Мария Пойтерт в свою очередь принесла фотографию царской семьи и, энергично указывая пальцем на императрицу, требовала ответа на вопрос: «Это мама, правда?», и в качестве последней попытки вложила незнакомке в руки Новый Завет на русском языке, переплетённый в цвета российского флага.

Позднее, уговорив своих спутников удалиться, Иза Буксгевден обратилась к незнакомке по-английски (язык этот Великая княжна Татьяна отлично знала) — и несмотря на то, что по-видимости, незнакомка не поняла ни слова, она наконец открыла лицо.

Заключение баронессы Буксгевден было категоричным:

Сама Анна Андерсон уже много позже объясняла свое поведение тем, что узнала баронессу с первого взгляда и устыдилась показаться собственной придворной даме в том плачевном состоянии, в котором она находилась в тот момент.

Признание

Следующим гостем больной была баронесса Мария фон Кляйст, жена бывшего полицмейстера. 22 марта 1922 года она добивается у больничного начальства разрешения поселить девушку у себя. К удивлению госпожи фон Кляйст, придя за незнакомкой, она увидела, что больная вырывает у себя волосы и у неё уже не хватает многих зубов. Потом Анна Андерсон объясняла это тем, что зубы всё равно шатались после удара прикладом в лицо, полученного в Екатеринбурге.

В течение нескольких дней она живёт у Кляйстов по адресу Неттельбекштрассе, 9. Так как незнакомка упорно не желала открывать своего имени (или не помнила его после перенесённого шока), барон и баронесса фон Кляйст предложили именовать её Анной; это имя и осталось за ней в истории.

Там же она, очевидно, проникшись к баронессе доверием, рассказывает, что у неё есть сын, оставшийся в Румынии и

Через два дня, видимо, приняв окончательное решение, фройляйн Анна делает сенсационное признание. Незнакомка в первый раз открыто назвала себя великой княжной Анастасией, младшей дочерью Николая II. Барон спросил её, каким образом она сумела спастись, на что последовал ответ:

Впрочем, в разговорах с Зинаидой Толстой, Анна добавила в свой рассказ новые подробности, и Артур фон Кляйст записал его со слов госпожи Толстой следующим образом:

Размышляя над авторством этой истории, эмигрантский журналист Литовцев писал:

Ему вторила герцогиня Лейхтенбергская, познакомившаяся с Анной Андерсон в 1927 году.

Согласно Грегу Кингу (