Эрнст Теодор Амадей Гофман

24 января 1776 года в Кенигсберге случилось никем не замеченное тогда чудо: рождение одного из величайших сказочников нашего мира – Эрнста Теодора Амадея Гофмана.

Появившемуся на свет мальчику дали имя Эрнст Теодор Вильгельм. Он был вторым ребенком в семье Кристофа Людвига Гофмана, выходца из древнего рода польских дворян, и Луизы Альбертины Дерффер, дочери прусского королевского адвоката. Кристоф Гофман тоже служил адвокатом в верховном суде. Капризный, мечтательный и увлекающийся, он совершенно не подходил по характеру своей жене – до фанатизма педантичной и аккуратной женщине, склонной к истерикам и душевной болезни. Даже удивительно, что им удалось прожить вместе целых двенадцать лет. Однако всему наступает предел, и Кристоф с Луизой разъехались, честно поделив между собой детей. Старший мальчик, Карл, достался отцу, а трехлетний Эрнст вместе с матерью переехал в дом Дерфферов. Четыре года спустя Кристоф Гофман перевелся на службу в город Инстербург, и младший сын больше никогда его не видел.

В семействе матери Эрнст провел все детство и юность – до двадцати лет. Луиза постоянно болела, страдала душевными муками и на сына обращала очень мало внимания. Но без опеки будущий сказочник не остался: бабушка, две незамужние тетки и дядюшка-холостяк. Эрнст хорошо относился к религиозной и неизменно доброй бабушке, но больше всех обожал одну из тетушек. Иоганна Дерффер стала его доверенным лицом и ангелом-хранителем – именно так всегда говорил о ней сам Гофман. А вот с мужским влиянием дело обстояло куда хуже. Дядя Отто, человек в общем неглупый и небездарный, считал своим долгом воспитывать племянника в строгости и благочестии. Методом воспитания он избрал бесконечные нотации, а потому казался выдумщику Эрнсту ограниченным обывателем. И все же именно дядя приобщил мальчика к рисованию и живописи и нашел ему очень хороших преподавателей.

В шесть лет Эрнст начал ходить в протестантскую школу, где его близким другом на долгие годы стал Теодор Готлиб фон Гиппель, сын кенигсбергского бургомистра. Оба мальчика были большими романтиками и страшными озорниками. Когда Эрнст влюбился в воспитанницу женского пансиона, соседствующего с домом семейства Дерфферов, Теодор с энтузиазмом помог ему рыть подземный ход. Узнавший об этом дядя Отто пресек безобразие, но мальчишки не угомонились и сделали настоящий воздушный шар – правда, взорвавшийся прямо над двором пансиона.

Маленького Гофмана признали чудом уже в школе – его литературный талант тогда еще не сформировался, но мальчик блестяще учился, а к двенадцати годам свободно играл на скрипке, органе, арфе и гитаре. Музыку он любил беспредельно всю жизнь, как, впрочем, и книги – еще в школе читал запоем, предпочитая, правда, приключения.

По мере взросления Эрнста его родственники все меньше восторгались художественными наклонностями мальчика – семья хотела видеть его юристом. Окончившего школу Гофмана все же убедили, что он обязан получить традиционное для Дерфферов образование, и в 1792 году Эрнст поступил в кенигсбергский университет Альбертины – одно из лучших учебных заведений Германии. Возможно, одной из причин тому стал факт, что туда же поступил фон Гиппель, ведь сама по себе юриспруденция Гофмана интересовала очень мало. Впрочем, равнодушие к наукам не помешало ему и здесь учиться только на «отлично», успевая при этом много читать, сочинять музыку и рисовать.

Семья Гофмана богатством не отличалась, и с самого начала студенчества Эрнст подрабатывал уроками музыки. Одна из учениц – красавица Дора Хатт – стала его возлюбленной, и хотя связь с замужней женщиной, матерью пятерых детей, несомненно носила трагический характер, Гофман спасался любовью от серости реального мира, в который входил весьма болезненно. Естественно, бурный роман удержать в тайне не удалось – поползли слухи и сплетни. Продолжалось все это около четырех лет, за которые Эрнст успел окончить университет, сдать государственный экзамен и занять должность судебного следователя в окружном управлении Кенигсберга.

Материальная независимость не спасла его от семейной опеки и пуританского общества. Жизнь разделилась на две части: днем Гофман пребывал в статусе добросовестного юриста, ночами предавался музыке, живописи и литературе – правда, два его первых романа, увы, не сохранились, да и писал он их, вовсе не мечтая о писательской славе. Фон Гиппель к тому времени уехал из города, и между друзьями началась переписка, которая растянулась на долгие годы.

В 1796 году умерла мать Гофмана, и Эрнст впервые ощутил весь ужас «деспотического величия» смерти. А у Доры Хатт родился шестой ребенок, и ее связь с Эрнстом обрела масштабы публичного скандала. Семейный совет Дерфферов решил отправить «заблудшую овцу» подальше от возлюбленной – в Глогау, к его крестному отцу и двоюродному дядюшке Иоганну Дерфферу, у которого удачно имелась юная дочь Вильгельмина.

Очередной опекун служил в Глогау советником верховного суда и устроил крестника протоколистом. Два года спустя Эрнст обручился с его дочерью – без желания, по настоянию родственников. Помолвке он особенно не сопротивлялся, успев разочароваться в великой любви к Доре, которая и не думала по нему страдать. Вскоре Иоганна Дерффера перевели в Берлин, и крестника, уже сдавшего второй положенный государственный экзамен, он взял с собой.

В Берлине Гофман получил должность реффендария в аппеляционном суде, а в свободное время посещал музеи и театры и быстро стал своим в богемных кругах столицы. В 1799 году он написал музыку и либретто трехактного зингшпиля (короткой оперы) под названием «Маска» и принялся хлопотать о его постановке в Королевском театре – но безуспешно, а его просьба о протекции, направленная королеве Луизе, скорее всего, к адресату не попала. Надо заметить, что попытки Эрнста превратиться в композитора – талант у него безусловно присутствовал! – не затормозили его карьерный рост. В марте 1800 года молодой юрист блистательно сдал третий государственный экзамен, и его назначили асессором окружного суда в городе Познани.

Должность была очень неплоха, но вот провинциальная атмосфера показалась после столицы невыносимой. Зато люди искусства приняли Гофмана с распростертыми объятиями – настолько хорошо, что очень быстро ежедневные застолья стали для Эрнста привычными. В этот период он сочинил новый зингшпиль на произведение Гете. Впервые одноактная «Шутка, хитрость и месть» была поставлена на познанской сцене, и Гофман вкусил счастье признания широкой публикой. Но судьба его не баловала – после нескольких спектаклей в театре вспыхнул пожар, и в нем сгорела партитура, не имеющая копий. Депрессия Эрнста вылилась в долгий запой, сопровождаемый галлюцинациями: в темноте ему чудились духи и химеры, ведущие страшноватые диалоги. В каком-то смысле ему это нравилось – уводило от реальности, и Гофман порой жалел, что привидевшиеся кошмары не переходят в будни в истинном обличье, а всего лишь оставляют зловещие тени… Год, прожитый в Познани, он назовет позже самым странным в своей жизни.

В 1802 году Эрнст познакомился с дочерью познанского писаря, Михалиной Рорер. Ее отец-поляк сменил фамилию «Тщциньский» на германский вариант, но это не помогло – писаря уволили за плохое знание немецкого. Зная, что брак с Вильгельминой Дерффер сделал бы несчастной и ее, Гофман без колебаний разорвал помолвку и женился на Михалине, ради венчания приняв католичество. Пылкой страсти к жене он не испытывал, но супружество не стало ошибкой – Михалина оказалась прекрасной спутницей. Ничуть не романтичная, обыкновенная и неяркая, она спокойно относилась ко всем странностям своего талантливого мужа и не бросила его даже в самые тяжелые времена. С ней в жизнь Гофмана вошла стабильность, но и Михалине не удалось обуздать демонов, мучавших Эрнста.

В год его женитьбы случилось и очень неприятное событие: на городском маскараде распространили карикатуры, точно и ядовито изображавшие влиятельных особ. Смешным это казалось до тех пор, пока рисунки не попали в руки самих этих особ. В Берлин немедленно ушел донос, и выяснилось, что карикатуры распространяла группа молодых чиновников, а талантливый художник – не кто иной, как Эрнст Гофман. Так его карьера сделала неожиданный зигзаг – вместо повышения по службе и ожидаемого перевода в Берлин Гофмана отправили в восточный город Плоцк. В чине его все же повысили, сделав государственным советником, но вот недавно полученная степень кандидата наук была аннулирована.

Плоцк оказался куда провинциальней Познани, и высокий чиновник в нем занимался, в основном, мелкими ворами, крестьянскими жалобами и отчетами о городских событиях. Невеликим оказалось и жалованье, и Гофман часто занимал деньги у фон Гиппеля, тогда уже ставшего бароном. Ни театров, ни богемы здесь не имелось и в помине, и от очередной депрессии Эрнста спасла жена. Все обошлось невыносимой скукой, и будущий писатель изливал свои печали в дневник. Его двойная жизнь продолжалась: днем служебные обязанности, ночью – новая музыка. Творец и чиновник в одном лице – если верить медицине, это первый признак шизофрении или… гениальности.

В 1803 году он впервые проявил себя как профессиональный писатель: столичная «Независимая» газета опубликовала эссе Гофмана «Письмо монаха к столичному другу». Вышли и успешные публикации его музыкальной критики, и было второе место в каком-то литературном конкурсе. А в конце года скончалась тетя Иоганна, и Эрнст получил небольшое наследство. Приехав в Кенигсберг, он ежедневно ходил в театр, а в феврале 1804 года покинул дом Дерфферов, ставший совсем унылым. В город своего детства Гофман больше не вернулся никогда.

Месяц спустя его перевели в Варшаву на должность государственного советника в прусском верховном суде. Здесь скука и тоска от Гофмана отступили – не только благодаря культурной жизни польской столицы, но и появлению новых друзей, особенно асессора Юлиуса Эдуарда Гитцига. Благодаря Гитцигу Эрнст погрузился в мир немецкой романтической литературы – Вакенродер, Людвиг Тик, Новалис. В апреле 1805 года в Варшаве прошла премьера нового зингшпиля Гофмана, и на титульном листе партитуры впервые имя «Вильгельм» сменилось именем «Амадей» – в честь великого Моцарта, которого Гофман буквально обожествлял. Тогда же Эрнст написал симфонию ми мажор, единственную в его творчестве, и ля-мажорную сонату для фортепиано. В Варшаве он дирижировал на премьерах, был признан как композитор и даже принимал участие в исполнении вокальных партий – вдобавок к остальным талантам Гофман обладал звучным тенором.

Той же весной Эрнст стал одним из учредителей «Музыкального собрания» – общества, расположившегося в Мальтийском дворце. Некоторые залы, которые занимало это общество, Гофман украсил своими картинами. А летом у них с Михалиной родилась девочка Цецилия, названная в честь святой, покровительствующей музыке. Словом, в Варшаве Гофман почти обрел себя – ставились его зингшпили, вышла в публикации фортепианная соната, и сам он дирижировал на своих премьерах, проектировал сценические декорации и уже подумывал, не оставить ли ненавистную юриспруденцию ради заработков музыкой. Причем в отношении службы тоже все было прекрасно – приемлемая зарплата, похвальные отзывы.

Но длительное счастье гениям выпадает редко. В конце осени 1806 года Варшаву заняли войска Наполеона, и прусских чиновников поставили перед недвусмысленным выбором: или присяга Франции, или немедленная высылка из Варшавы. Большинство предпочло хранить верность родине, но радости им это не принесло. Присягу не подписал и Гофман. Хотя прямого приказа о выезде он не получил, но остался без квартиры, и семья некоторое время ютилась на чердаке Мальтийского дворца. В январе Эрнст сумел отправить жену и дочь в Познань, к родителям Михалины, но ему самому паспорт для поездки в Вену не выдали.

Во время переезда Михалины случилось несчастье – почтовая карета опрокинулась, Михалина серьезно повредила голову, а Цецилия погибла. По счастью, жене Гофмана удалось добраться до родных, но трагедия не замедлила сказаться на Эрнсте – он заболел нервной горячкой. В таком состоянии он прожил в Варшаве до июля и наконец уехал в Берлин.

Всего тридцать лет – и подорванное напрочь здоровье, и больная психика, и невозможность найти работу. Времена были сложные, ни как адвокат, ни как композитор или дирижер Гофман оказался никому не нужен. Он перебивался продажей карикатур на Наполеона, распространял нотные издания и даже посредничал в продажах роялей. Заработанных таким образом денег едва хватало на хлеб. Благодаря объявлениям, разосланным по газетам, Эрнст все же нашел работу: ему предложили должность театрального капельмейстера в Бамберге, при герцогском дворе. Он дал согласие и немедленно вызвал к себе жену, но ее родители воспротивились отъезду Михалины. Неудивительно – они выдавали дочь за государственного чиновника и внезапно обрели зятя-музыканта! Эрнсту пришлось отправляться за женой в Познань.

В августе 1808 года супруги приехали в Бамберг, поселились в мансарде четырехэтажного узкого дома, и Гофман вступил в должность. Всю прелесть работы в крохотном провинциальном театре он осознал сразу: за жалкие копейки приходилось исполнять обязанности одновременно дирижера, композитора, машиниста сцены и художника по декорациям. Правда, к бедности Эрнст уже успел привыкнуть, а терпение Михалины, видимо, не имело границ, так что жизнь омрачало вовсе не отсутствие финансов. Гофман занимался любимым делом и был бы счастлив, но вскоре граф, владелец театра, передал режиссуру и вообще все руководство театром некоему Куно, человеку невежественному и высокомерному.

И все же мир был прекрасен. Гофман подрабатывал частным преподаванием, завязывал мимолетные интрижки с замужними дамами, сочинял музыку, писал критические статьи с едким вкусом сатиры и возвращаться к юриспруденции не собирался ни в каком случае. Театр в конце концов обанкротился, после чего бывший капельмейстер, вовсю публиковавшийся в газетах, обратил свое внимание на литературную деятельность.

Его первый рассказ опубликовали зимой 1809 года во «Всеобщей музыкальной газете» – это был «Кавалер Глюк», изрядно урезанный. Подписи Гофмана под рассказом  не стояло, так как он все еще надеялся, что прославится как композитор, а потому не желал привлекать внимания по таким мелочам, тем более что один из его знакомых по Берлину, Франц фон Гольбайн, взялся за восстановление театра. Гофман с радостью вернулся в театр, где ему предоставили полную свободу, но писать, по счастью, не бросил. В сентябре 1809 года он опубликовал «Музыкальные страдания Иоганна Крейслера».

Год спустя его ученица Юлия Марк, дочь местного консула, к которой Эрнст испытывал нежную привязанность, неожиданно расцвела, превратилась в очаровательную барышню, и Гофман буквально потерял голову. Он по-прежнему дорожил женой, но справиться со внезапной страстью не мог. О взаимности речи не шло – юная девица прекрасного происхождения и со столь же прекрасным приданым не могла и подумать о связи с человеком пусть и талантливым, но безденежным, неуравновешенным и впридачу на двадцать лет старше. Мир Гофмана продолжал двоиться: яркая восторженность сменялась полубезумной депрессией. Обоим состояниям неизменно сопутствовало спиртное.

В 1812 году родители девушки наконец заметили неадекватное отношение к ней учителя и дали понять, что присутствие Гофмана в доме больше не нужно. Вскоре Юлию выдали замуж. По закону черной полосы снова закрылся театр, которому было отдано столько сил, и когда Гофману предложили должность капельмейстера в дрезденской труппе, он покинул Бамберг без тени сомнения.

В Дрездене дела пошли лучше. Эрнст гастролировал с труппой театра, в основном, в качестве дирижера, более-менее прилично зарабатывал и много писал. В августе 1813 года сюда докатилась война, и Гофман вполне оправдал мнение о том, что гению нужны потрясения. Каждый день наблюдая траншеи, заваленные трупами, рвущиеся на улицах ядра и прочие ужасы, он написал одну из лучших в мире сказок – «Золотой горшок», историю о мире грез и волшебной любви. Тогда же появились «Гипнотизер», «Песочный человек» и подготовленный к печати сборник рассказов «Фантазии в манере Калло» – целых четыре тома. Но побочные занятия капельмейстера не понравились руководителю труппы, и из театра Гофман ушел в результате крупной ссоры.

Первые два тома «Фантазий» издали весной 1814 года. Гротеск, романтика и мистика, удивительно естественным путем прораставшие из быта, необычное видение обычного мира – истории, вышедшие из-под пера Гофмана, поначалу вызвали только недоумение, а потом так понравились читателям, что их автор превратился в модного писателя. Правда, восторженные поклонники нового писателя не подозревали о том, что их кумир получает мизерные гонорары и живет на грани нищеты.

Осенью 1814 года Гофман сдался. Или поддался уговорам – но в любом случае получил должность юриста в аппеляционном суде Берлина. Этот пост выхлопотал ему барон фон Гиппель, причем лишь с испытательным сроком – жалованье Гофману начали выдавать лишь через несколько месяцев службы. Но зато он жил теперь в столице.

В Берлине популярный писатель, вернувшийся, по его же выражению, в «государственное стойло», вскоре обрел странную репутацию: гостям города рекомендовали его как местную достопримечательность и советовали провести вечерок в винном погребке, завсегдатаем которого являлся Гофман. Невероятно, но свои обязанности в суде он выполнял безупречно. Его безмерно уважали и как писателя, и как юриста. Огромный успех получил роман «Эликсиры сатаны», вышедший в 1815 году – образец черного готического романа. По слухам, от этой книги даже буквально сходили с ума… Тогда же появилась знаменитая сказка «Щелкунчик и Мышиный король».

В 1816 году Гофмана назначили советником аппеляционного суда. Финансовых затруднений он больше не испытывал, а на карьерной лестнице несомненно мог достичь огромных высот – но, как и в юности, завершив рабочий день, превращался в совершенно другого человека. Только теперь ночные кошмары (а скорее всего, и дневные тоже) выливались на бумагу.

Весной 1818 года у Гофмана началась болезнь спинного мозга, и с тех пор состояние его здоровья лишь ухудшалось. Летом ему подарили полосатого котенка. Писатель назвал его Мурром и уверял, что кот не только повадился спать на его рукописях, открывая лапой ящик стола, но и читает их в отсутствие хозяина. Именно Мурр стал героем «Житейских воззрений кота Мурра», романа, в котором Гофман предельно ясно и с горькой иронией изложил свое восприятие мира. Книга была издана в 1819 году.

Тогда же Гофман вошел в комиссию, долженствующую «выяснять изменнические связи и прочие опасные происки» – после войны Пруссия стремительно становилась полицейским государством.  Но на должность надсмотрщика и доносителя писатель не годился и вместо поиска врагов уже через месяц защищал либеральных мыслителей. Как великолепному специалисту в юриспруденции, такое поведение сходило Гофману с рук, хотя правительство уже присматривалось к его книгам с «политически неуместными» шутками.

Осенью 1821 года Гофман перевелся на службу в Верховный аппеляционный сенат, а месяцем позже переслал издателю рукопись «Повелителя блох». К этому времени против него был настроен весь полицейский аппарат – блестящему юристу Гофману удалось привлечь к суду начальника полиции, обвинив его в клеветничестве. Естественно, когда «Повелителя блох» прочли в ведомстве цензуры, рукопись была конфискована по причине «издевательских намеков и разглашения судебной тайны». Дело приняло серьезный оборот, и Гофман написал для себя самого защитительную речь. Точнее – продиктовал, так как с зимы 1822 года его тело постепенно захватывал паралич. Благодаря известности писателя и помощи его друзей дело прекратили, а повесть все же вышла, правда, всерьез изувеченная цензурой.

Последним его законченным творением стал рассказ «Угловое окно», считающийся теперь в литературе родоначальником нового, особого жанра. Смерть явилась за писателем во время работы – он диктовал новеллу «Враг». Было это 25 июня 1822 года.

Вопреки желанию друзей надгробный камень на его могиле установили на деньги судебного департамента, который Гофман всю жизнь ненавидел.

Но чудо осталось – чудо сказок, написанных странным гением. Эрнст Теодор Амадей Гофман, советник юстиции в  одном мире, великий маг в мире другом. И возможно ли сказать с уверенностью, какой из этих миров настоящий?