Евгений Поливанов

Был арестован 1 августа 1937 года по обвинению в шпионаже в пользу Японии. На суде виновным себя не признал. 25 января 1938 года был расстрелян и похоронен на полигоне «Коммунарка». Реабилитирован 3 апреля 1963 года.

Биография

Ранние годы

Евгений Дмитриевич Поливанов родился 12 марта (28 февраля по старому стилю) 1891 года в Смоленске в обедневшей дворянской семье. В 1908 году он окончил Рижскую Александровскую гимназию и отправился учиться в Петербург, где сумел получить два филологических образования: в 1911 году Евгений Дмитриевич окончил Практическую восточную академию по японскому разряду, а в 1912 году — историко-филологический факультет Петербургского университета. Среди его университетских учителей были два крупнейших отечественных лингвиста того времени — И. А. Бодуэн де Куртенэ и Л. В. Щерба. Лингвистические взгляды Поливанова складывались под их влиянием.

В течение следующих двух лет после окончания учёбы Поливанову, чтобы обеспечить себя, пришлось работать сразу в нескольких местах (частная гимназия Иозефовича и женские педагогические курсы новых языков); он преподавал французский, русский и латинский языки, а также общую фонетику. С работой он совмещал изучение языков и публикацию своих первых научных работ. Так, в 1914 году вышло в свет исследование «Сравнительно-фонетический очерк японского и рюкюского языков», в котором Поливанов предпринял попытку выявления общих корней японского языка и отдалённо родственных ему диалектов островов Рюкю.

Поездки в Японию

Свою первую поездку в Японию Поливанов совершил в мае 1914 года; средства на неё выделило Русско-японское общество. По прибытии в Нагасаки учёный, как позже выяснил японский лингвист Ситиро Мураяма (1908—1995), отправился в рыбацкую деревню Миэ. Изучая местный диалект, в значительной степени отличавшийся от литературного языка, Евгений Дмитриевич провёл в деревне большую часть лета. После Нагасаки Поливанов отправился в Киото — бывшую столицу Японии, где изучал киотоский диалект.

В конце своего путешествия Евгений Дмитриевич посетил Токио. Как и прежде, он изучал местную речь; кроме того, в столице можно было повстречать носителей разнообразных диалектов. В период с 5 по 13 октября 1914 года учёный работал в фонетической лаборатории, располагавшейся в Токийском императорском университете. Поливанов общался с японскими лингвистами, а также повстречался в Токио с двумя отечественными японистами: О. О. Розенбергом и Н. И. Конрадом.

Однако средства, полученные от Русско-японского общества, стали подходить к концу, и в конце октября — начале ноября Евгений Дмитриевич вернулся в Петербург, ставший за это время Петроградом. Вплоть до весны он занимался обработкой полученных материалов, сдал магистерские экзамены и стал планировать свою следующую поездку в Японию. Средства в этот раз выделил Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии, который возглавлялся в то время академиком В. В. Радловым.

Летом 1915 года Поливанов прибыл в Токио, рассчитывая вновь встретиться с людьми, с которыми он работал в прошлом году (однако по причине летних каникул с профессорами Токийского императорского университета удалось встретиться лишь в сентябре, за несколько дней до отъезда). В столице, а потом в Киото Евгений Дмитриевич исследовал киотский говор: учёному удалось составить фонетический словарь (около 14 000 слов), провести очерк морфологии и записать несколько текстов. Решив продолжить изучение тосаксого диалекта, начатое им в прошлом году, Поливанов отправился на остров Сикоку. Там он поселился в небольшой деревне (Мороги) около города Коти (провинция Тоса), где исследовал речь местных жителей.

Перед возвращением в Россию Евгений Дмитриевич ещё раз побывал в Токио, где продолжал изучать говор уроженцев Киото, префектуры Нагасаки (учёным был составлен фонетический словарь одного из нагасакских говоров приблизительно на 10 000 слов) и Рюкюских островов (говор Наха). В сентябре Поливанов покинул столицу. В ходе этой поездки он общался не только с Розенбергом и Конрадом, но и с молодым японистом Н. А. Невским.

В Петрограде Поливанов, зарекомендовавший себя публикациями по японистике, был приглашён на должность приват-доцента по кафедре японского языка (это было вопреки традициям — людей, не окончивших факультет, на эту должность не брали). Евгения Дмитриевича пригласил декан Восточного факультета — Н. Я. Марр. Поливанов читал различные курсы, уделяя особое внимание вопросам фонетики и диалектологии. Началась публикация экспедиционных результатов, а в 1917 году вышла книга «Психофонетические наблюдения над японскими диалектами».

О третьей поездке Поливанова в Японию (лето 1916 года) известно меньше. О ней есть подтверждения с японской стороны, но российских документов не сохранилось; нет информации и о том, кто финансировал поездку. Существует мнение, что учёный работал на русскую военную разведку. По некоторым данным он во время этой поездки посетил и Китай.

Таким образом, за время своих поездок Поливанов ознакомился почти со всеми основными японскими диалектными группами: северо-восточной (Аомори, Акита), восточной (Токио), западной (Киото, Мороги), южной (Нагасаки, Кумамото, Оита) и обособленной группой диалектов Рюкю (Наха).

ОПОЯЗ

В 1914 году в Петрограде начал формироваться дружеский кружок филологов-формалистов, ставший впоследствии известным как ОПОЯЗ (Общество изучения теории поэтического языка). Одним из основателей ОПОЯЗа стал Поливанов, присоединившийся к В. Б. Шкловскому и Л. П. Якубинскому во второй половине 1914 года. Статьи Евгения Дмитриевича вошли в первый из «Сборников по теории поэтического языка» (выпущен осенью 1916 года) — одно из основных изданий ОПОЯЗа.

Революционное время. Жизнь в 1920-е годы

Евгений Поливанов занимался не только научной деятельностью, но и вёл активную политическую жизнь. В 1917 году он присоединился к левым меньшевикам и возглавил отдел печати министерства иностранных дел Временного правительства. В ходе Октябрьской революции он перешёл к большевикам и с ноября 1917 стал исполнять обязанности одного из двух заместителей наркома иностранных дел Л. Д. Троцкого, в частности готовил первоначальный текст Брестского мира. Выполняя правительственное задание, Поливанов перевёл и опубликовал секретные договоры царского правительства с другими государствами. К этому же году относится один из «документов Сиссона», на котором присутствует фамилия учёного. Однако в начале 1918 года между Евгением Дмитриевичем и Троцким произошёл конфликт, в ходе которого нарком обвинил учёного в служебных злоупотреблениях (позднее он также говорил о пристрастии Поливанова к спиртным напиткам и его принадлежности к черносотенному «Союзу русского народа»). Поливанов по этому поводу оказался под следствием, по результатам которого его оправдали. Ввиду конфликта он ушёл из Наркоминдела.

В том же году Поливанов стал работать заведующим Восточным отделом Информационного бюро Северной области, позже — организатором китайской коммунистической секции при Петроградском комитете РКП(б). Кроме того, он продолжал свои научные занятия и преподавание. В 1917 году вышла его статья о японской транскрипции, в два последующих года — ещё несколько работ по японскому языку. После реформы русской орфографии 1918 года он выступил в её поддержку. Совмещая политическую, научную и преподавательскую деятельность, Поливанов в 1919 году вступил в РКП(б) и получил в 28 лет звание профессора.

В 1921 году он переехал в Москву, где начал работать заместителем начальника Дальневосточного отдела Коминтерна и стал заведовать восточным сектором в КУТВе. В тот же год Поливанов был командирован Коминтерном в Ташкент для работы в законспирированном отделе по линии Синьцзяна и дунган. С конца года он работал профессором Среднеазиатского университета и заместителем председателя Государственного учёного совета Туркреспублики. В этот период Евгений Дмитриевич начал научную работу по языкам Средней Азии: в 1922 году на II съезде узбекских работников просвещения он сделал доклад о латинском алфавите для узбекского языка; год спустя вышла его брошюра, посвящённая проблемам реформы графики некоторых тюркских языков; позднее он продолжил заниматься вопросами узбекской письменности и выпустил статью о казахской графике. В 1924 и 1925 годах Поливанов работал в Ташкенте заведующим Главлитом. В 1924 году по вызову Военной академии ездил в Москву для преподавания японского языка. В 1926 году Евгений Дмитриевич продолжал заниматься вопросами письменности ряда тюркских языков, а также ездил во Владивосток, где работал профессором японского языка в Дальневосточном университете. В мае ему предоставили командировку, и учёный отправился в Японию, где провёл несколько дней.

Осенью 1926 года Поливанова пригласили в Москву; переехав, он работал в КУТВе и председателем лингвистической секции РАНИОНа. Учёный активно занимался научной деятельностью: издавались его работы по языкам народов СССР и Востока, в частности, вышел труд «Введение в языкознание для востоковедных вузов». В июне 1927 года вместе с Н. Ф. Яковлевым и Л. И. Жирковым он участвовал в заседаниях Комиссии по унификации алфавита Пленума Всесоюзного центрального комитета по проведению нового тюркского алфавита. В 1928 году Евгения Дмитриевича избрали в состав Научного совета Всесоюзного центрального комитета нового тюркского алфавита. В этом же году в сборниках «Культура и письменность Востока», а также в периодической печати были опубликованы статьи, в которых Поливанов подытожил результаты своих работ, связанных с деятельностью научного совета и комиссии. Помимо этого, он продолжал писать обзорные статьи, где давал общий очерк реформы графики народов СССР.

Против марризма

В 1923—1924 гг. сформировалось «новое учение о языке» («яфетическая теория»), автором которого был Н. Я. Марр. Научный авторитет академика, его идеи о всемирном языке и резкая враждебность науке Запада и дореволюционной России привлекли на его сторону множество людей. К концу 1920-х годов марризм, пользующийся поддержкой властей, фактически стал монопольным направлением в советском языкознании. От других лингвистов требовали полного признания «нового учения о языке» и следования его идеям. Все прочие направления в науке искоренялись.

Немногие осмеливались выступать против этого псевдонаучного учения. Одним из таких людей был Поливанов. Первоначально он спокойно относился к теории Марра и даже находил в ней некоторые ценные идеи. Но, положительно оценивая достижения Николая Яковлевича в сравнительно-историческом изучении южнокавказских языков, он не мог принять яфетическую теорию ввиду её необоснованности языковыми фактами. В феврале 1929 года Евгений Дмитриевич выступил в Коммунистической академии с докладом, где убедительно выявил недоказанность и ошибочность марровских построений. Однако марристы во главе с В. М. Фриче и В. Б. Аптекарем ответили Поливанову в духе обличительной полемики, даже обвинив его в принадлежности до революции к черносотенной организации. Настроение слушателей, среди которых преобладали нелингвисты, было также не в его пользу, и учёный потерпел поражение.

С этого момента началась целенаправленная травля Поливанова; он потерял возможность работать в Москве. В 1929 году он уехал в Самарканд, где стал работать в Узбекском государственном НИИ; в 1931 году учёный переехал с институтом в Ташкент. Но даже в Средней Азии марристы продолжали его преследовать. В том же 1931 году Поливанову удалось выпустить книгу «За марксистское языкознание», в которой он вновь критиковал марризм. После этого события травля развернулась с новой силой, и Евгений Дмитриевич лишился возможности печататься в Москве и Ленинграде. Одной из последних его опубликованных работ стала статья о японском языке в Большой советской энциклопедии.

Арест и гибель

С 1934 года Поливанов жил в городе Фрунзе (ныне Бишкек), работая профессором в Киргизском институте культурного строительства. Наряду с преподавательской деятельностью он активно занимался исследованием дунганского языка и работал над переводом киргизского эпоса «Манас».

Но в конце июля 1937 года из Москвы пришла шифротелеграмма, подписанная заместителем наркома внутренних дел М. П. Фриновским, с предписанием арестовать профессора Поливанова и доставить его в Москву. Арест произошёл в ночь на 1 августа и учёного вскоре перевезли в столицу, на Лубянку. Евгений Дмитриевич был обвинён в работе на иностранную разведку и шпионаже по статье 58-1а УК и направлен в Бутырскую тюрьму. К учёному применяли пытки, вынуждая давать ложные показания; в протоколе от 15 октября рассказывается о шпионской деятельности Поливанова, якобы работающего на японскую разведку с 1916 года. Евгений Дмитриевич подписал протокол, но его почерк заметно отличался от прежнего, что объясняется, по мнению исследователей, последствием пыток.

В подписанном И. В. Сталиным и В. М. Молотовым списке лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР от 1 ноября 1937 года Евгений Дмитриевич был подписан к репрессии по 1-й категории (расстрелу).

25 января 1938 года состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором Поливанов отказался от показаний, данных на предварительном следствии, и не признал себя виновным. Он сообщил, что всегда работал честно и никогда не был шпионом. Суд признал его виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-1а, 58-8 и 58-11 УК РСФСР, и приговорил к высшей мере наказания. В тот же день Евгений Дмитриевич Поливанов был расстрелян на полигоне «Коммунарка» и там же похоронен.

Реабилитация

Основанием для начала пересмотра дела стало письмо директора Института языкознания АН СССР Б. А. Серебренникова от 25 декабря 1962 года на имя Генерального прокурора СССР Р. А. Руденко. Также были рассмотрены показания других знавших Поливанова людей: Ю. Я. Яншансина, К. К. Юдахина, Б. М. Юнусалиева, В. Б. Шкловского и В. А. Каверина — все они дали положительную характеристику учёного.

3 апреля 1963 года Пленум Верховного Суда СССР постановил отменить приговор и дело в отношении Поливанова производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступлений; Евгений Дмитриевич Поливанов был реабилитирован.

Семья

С 1921 года женой Евгения Дмитриевича была Бригитта Альфредовна Поливанова-Нирк (1899—1946). По происхождению эстонка, родилась в городе Валга, позже жила в Ревеле (ныне Таллин), училась в Петроградском университете. После ареста мужа выехала в Ташкент. 17 ноября 1937 года во Фрунзе из Москвы пришло предписание о её аресте как «жены врага народа», но по причине отъезда Бригитты Альфредовны разыскать её удалось лишь через некоторое время. Арест произошёл 10 апреля 1938 года в Ташкенте, следствие проходило во Фрунзе. 13 ноября того же года была осуждена на 10 лет лагерей как «агент польской разведки». Умерла в Каргопольлаге (Каргополь) 1 июля 1946 года, реабилитирована в 1989 году.

В Ташкенте и Фрунзе вместе с ними жила сестра Бригитты — Аврелия Альфредовна Нирк (по мужу Одоевская). Её судьба после 1937 года неизвестна.

Вклад в науку

Евгений Поливанов был лингвистом широкого профиля и внёс вклад во многие области языкознания.

Значителен его вклад в японистику. В ходе своих поездок в Японию Поливанов первым в мировой науке определил характер японского ударения, а также начал систематическое изучение японской акцентуации и диалектологии. Он описал фонологическую систему литературного языка и ряда диалектов, предложил реконструкцию праяпонской фонологической системы и выдвинул гипотезу о родстве японского языка с австронезийскими. В 1917 году им была предложена система записи японских слов кириллицей, которая широко используется и поныне. В соавторстве с О. В. Плетнером Поливановым была издана грамматика японского языка.

Работы учёного сыграли особую роль в развитии советской китаистики. Поливановым были отмечены особенности китайской фонетики; совместно с А. И. Ивановым им была создана грамматика китайского языка. Он разработал фонетическую теорию, предложив понятие слогофонемы, и заложил основы теории сложного слова. Его идеи были впоследствии развиты другими учёными.

Поливанов занимался вопросами родственных отношений корейского языка. Он был одним из первых лингвистов, применивших метод внутренней реконструкции для анализа неиндоевропейских языков. В 1923 году он сформулировал гипотезу о родстве корейского и алтайских языков, которая в 1927 году сложилась в подкреплённую рядом доказательств теорию об алтайском происхождении корейского языка. Независимо от Поливанова к таким же выводам пришёл Г. Й. Рамстедт, благодаря работам которого данная теория получила признание в мировой науке.

Учёный участвовал в языковом строительстве, занимаясь созданием письменностей и литературных норм для языков народов СССР, в частности языков Средней Азии (узбекский, дунганский и др.). Он также разработал лингвистические и методические основы обучения русскому языку нерусских.

Евгений Дмитриевич — один из основоположников советской социолингвистики, изучавший язык как общественное явление. Он обосновал необходимость социальной диалектологии наряду с диалектологией территориальной. Им выдвинуто положение о зависимости темпов языковой эволюции от темпов развития общества. В работах Поливанова 1920-х годов была впервые высказана мысль о том, что общество влияет на язык не непосредственно, что изменения в социальной жизни не могут влиять на характер и направление языковой эволюции, хотя способны ускорять или замедлять её ход. Концепция Поливанова была развита в 1960-х годах М. В. Пановым, который сформулировал теорию языковых антиномий.

Поливанов стремился разработать общую теорию языковой эволюции (которую называл лингвистической историологией), стараясь совместить в ней идеи историка Н. И. Кареева с положениями диалектического материализма. Учёный не успел создать цельную теорию, но выдвинул ряд общих принципов и разработал её фрагмент — конвергентно-дивергентную теорию, ставшую основой диахронической фонологии и некоторых других разделов диахронической лингвистики. Формулы Поливанова, обобщающие весь предшествующий опыт исследования звуковых изменений, являются одним из фундаментальных открытий сравнительно-исторической фонетики.

Определённый вклад он внёс в теорию и практику сопоставительного метода, идея которого была ранее теоретически обоснована Бодуэном де Куртенэ. Классическим применением этого метода стали исследования Поливанова 1930-х годов.

Говоря о различии между синтаксисом, морфологией и лексикой, Евгений Дмитриевич впервые поставил вопрос о фразеологии как самостоятельной лингвистической дисциплине. В 1928 году он высказал мысль о том, что фразеология займет «обособленную и устойчивую позицию… в лингвистической литературе будущего».

Поливанов изучал фольклор; в частности, он был одним из первых крупных исследователей киргизского эпоса «Манас». В 1930-е годы многие главы эпоса были впервые переведены на русский именно им.

Личность

Современники Евгения Поливанова оценивали его по-разному, но все они отмечали необычность его личности.

Писатель В. А. Каверин, хорошо знавший учёного, в своих воспоминаниях описал его так:

В романе «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» он изобразил его под фамилией Драгоманова.

Лингвист Н. Н. Поппе в одной из своих публикаций сравнивал Поливанова с героем повести Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». В другой публикации он дал ему следующую характеристику:

Другой лингвист, П. С. Кузнецов, отозвался о нём следующим образом:

Факт наркомании Поливанова (к наркотикам он пристрастился не позже первой половины 1920-х годов) подтверждается документами следственного дела: для поддержки физического состояния ему были необходимы инъекции героина. С наркоманией также связана приостановка членства учёного в партии в 1926 году.

Несмотря не неоднозначность некоторых моментов биографии Поливанова, мемуаристы отмечают талантливость Евгения Дмитриевича. Писатель и литературовед В. Б. Шкловский писал о своём друге:

Поливанов был выдающимся полиглотом; он знал, как он сам утверждал, 18 языков: французский, немецкий, английский, латинский, греческий, испанский, сербский, польский, китайский, японский, татарский, узбекский, туркменский, казахский, киргизский, таджикский, эстонский и русский. В различных источниках указывается, что Евгений Дмитриевич знал более двух десятков языков — вероятно, помимо указанных 18-ти, он знал пассивно некоторые другие языки (в книге И. П. Сусова указываются абхазский, азербайджанский, албанский, калмыцкий, ассирийский, арабский, грузинский, дунганский, корейский и мордовский (эрзя)). По словам современников, Поливанов мог переводить с листа Гёте с немецкого на узбекский язык.

Занимаясь вопросами поэтики, Поливанов не только переводил стихи с других языков, но и писал их сам (под псевдонимом Бо Цзи-шэн).

В юности Евгений Дмитриевич лишился кисти левой руки. Существуют различные предположения об обстоятельствах потери: согласно одному, руку пришлось ампутировать из-за гангрены, причиной которой стало использование нестерильного шприца. По другой версии он, будучи пьяным, поскользнулся, прыгая с вагонной подножки, и кисть попала под колесо. По версии Шкловского Поливанов, прочитав «Братьев Карамазовых», на спор положил руку под поезд. Он всегда старался показать, что этот физический недостаток ему не мешает. По рассказам жительницы рыбацкой деревни Миэ, Поливанов прекрасно плавал; в годы работы в Средней Азии он, опаздывая на лекцию, мог подняться в аудиторию по водосточной трубе.

Память

В Смоленске, родном городе Евгения Дмитриевича, в память об учёном регулярно проводятся филологические научные конференции — Поливановские чтения. В 2001 году в рамках данных чтений прошёл международный семинар «Е. Д. Поливанов и его идеи в современном освещении».

Труды

При жизни у Поливанова вышло около 140 публикаций, в том числе более 20 книг и брошюр. Многие работы остались в рукописном виде либо были утеряны.

Ниже представлены некоторые труды учёного.

1. Сравнительно-фонетический очерк японского и рюкюского языков // Зап. Вост. отд-ния Имп. Русск. археол. о-ва. — СПб.: 1914. — В. I—II. — Т. XXII. — С. 173—190.
2. Музыкальное ударение в говоре Токио // Изв. Имп. Акад. наук, Серия VI. — 1915. — Т. IX. — № 15. — С. 1617—1638.
3. Материалы по японской диалектологии. Говор деревни Мие, префектуры Нагасаки, уезда Ниси-Соноки. Тексты и перевод // Зап. Вост. отд-ния Имп. Русск. Археол. о-ва. — Пг.: 1915. — В. I—II. — Т. XXIII. — С. 167—201.
4. Конспект лекций по введению в языкознание и общей фонетике, читанных в 1915—1916 учебном году приват-доцентом Е. Д. Поливановым на Женских педагогических курсах новых языков, ч. I. — Пг., 1916. — 87 с.
5. Труды Идзава Сюдзи по живому китайскому языку // Вост. сборник. — Пг.: О-во русск. ориенталистов, 1916. — Т. II. — С. 341—344.
6. Гласные корейского языка. I — Современное произношение гласных. II — Происхождение современных корейских гласных // Вост. сборник. — Пг.: 1916. — Т. II. — С. 344—348.
7. Индоевропейское *medhu — общекитайское *mit // Зап. Вост. отд-ния Имп. Русск. археол. о-ва. — Пг.: 1916. — Т. XXIII (1915). — С. 263—264.
   1. Мелочи по японскому языкознанию. I — Японский пример словарной контаминации в двуязычном мышлении. II — Русское киримон — японское kimono // Там же. — Пг.: 1917. — Т. XXIV (1916). — С. 95—96.
8. О русской транскрипции японских слов // Труды Японск. отдела Имп. О-ва востоковедения. — Пг.: 1917. — В. I. — С. 15—36.
9. Психофонетические наблюдения над японскими диалектами. I — Говор деревни Мие, префектуры Нагасаки, уезда Ниси-Соноки. II — Музыкальное ударение в говоре Киото. — Пг., 1917. — 11З с.
10. Акцентуация японских прилагательных с двусложной основой // Изв. Росс. Акад. наук, Серия VI. — 1917. — Т. XI. — № 12—18. — С. 1089—1093.
11. Одна из японо-малайских параллелей // Изв. Росс. Акад. наук, Серия VI. — 1918. — Т. XII. — № 18. — С. 2283—2284.
12. Формальные типы японских загадок // Сб. Музея антропологии и этнографии. — Пг.: 1918. — В. 1 (Ко дню 80-летия акад. В. В. Радлова). — Т. V. — С. 371—374.
13. По поводу «звуковых жестов» японского языка // Поэтика. Сборники по теории поэтического языка. — Пг.: 1919. — Т. I—II. — С. 27—36.
14. Следы суффикса Imperativi *-dhi на славянской почве // ИОРЯС. — Пг.: 1923. — Т. XXIV (1919), кн. 2. — С. 349—350.
15. Тезисы доклада проф. Поливанова «О принципах построения турецкой грамматики» // Наука и просвещение. — Ташкент: 1922. — № 1. — С. стр. 12.
16. Тезисы доклада проф. Поливанова о реформе узбекской орфографии // Там же. — С. 13—14.
17. Процесс грамматикализации. (Глава из общей морфологии) // Там же. — С. 14—16.
18. Звуковой состав ташкентского диалекта // Там же. — С. 17—19.
19. Лекции по введению в языкознание и общей фонетике. — Берлин: Гос. Изд-во РСФСР, 1923. — 96 с. [Переизд. Конспекта].
20. Татарская народная версия «Шемякина суда» // Сб. Туркест. вост. Ин-та в честь проф. А. Э. Шмидта. (25-летие его первой лекции 15/28 января 1898—1923 г.). — Ташкент: 1923. — С. 103—105.
21. Из теории фонетических конвергенций. Латинский пример конвергенции с полным уподоблением. (Первая статья по теории фонетических конвергенций) // Там же. — С. 106—108.
22. Вторая статья по теории фонетических конвергенции // Там же. — С. 108—115.
23. Дальневосточные термины орудий письма // Там же. — С. 116—119.
24. Причины происхождения Umlaut’а // Там же. — С. 120—123.
25. Фонетические конвергенции. — Ташкент: 1923.
26. Фонетические особенности касимовского диалекта. — М.: Ин-т востоковедения в Москве, 1923.
27. Проблема латинского шрифта и турецких письменностях. (По поводу нового якутского алфавита, азербайджанской азбуки jeni jol и узбекского алфавита, санкционированного 2-м Съездом Узб. раб. просвещения). — М.: Нар. Ком. Нац. ин-т востоковедения в Москве, 1923. — 20 с. — (Серия турецких языков, вып. III). Гл. [стеклограф, изд.].
28. Образцы фонетических записей ташкентского диалекта // Бюлл. 1-го Средне-Азиатского гос. ун-та. — Ташкент: 1924. — № 4. — С. 87—90.
29. К работе о музыкальной акцентуации в японском языке (и связи с малайскими) // Там же. — С. 101—108 (Приложение I).
30. Вокализм северо-восточных японских говоров // Докл. АН СССР, [Серия] В. — Л.: 1924, июль — сентябрь. — С. 105—108.
31. О метрическом характере китайского стихосложении // Докл. АН СССР, [Серия] В. — Л.: 1924, октябрь — декабрь. — С. 156—158.
32. К вопросу об обще-турецкой долготе гласных // Бюлл. 1-го Средне-Азиатского гос. ун-та. — 1924. — № 6. — С. 157.
33. Проект латинского шрифта узбекской письменности // Там же. — С. 158—159.
34. Рец. на журн. «Восток» (кн. 1—4) [Л., 1922—1924] // Новый Восток», кн. 5. — М.: 1924. — С. 435—439. См. также краткую заметку о книге Войтоловского «У японцев» («Новый Восток», кн. 6, [1924], С. 482).
35. О гортанных согласных в преподавании арабского языка // Бюлл. Средне-Азиатского гос. ун-та. — Ташкент: 1924. — В. 7. — С. 28—29.
36. Новая казак-киргизская (Байтурсуновская) орфография. Спорные вопросы киргизской графики и орфографии // Там же. — С. 35—43.
37. Краткая классификация грузинских согласных // Там же. — 1925. — В. 8. — С. 113—118.
38. Sur le travail concernant les systemes de l’accent musical dans la langue japonaise (et sur le rapport du japonais avec les langues malaises) // Там же. — С. 119—125.
39. Идеографический мотив в формации орхонского алфавита. (Гипотеза о происхождении орхонских букв) // Там же. — 1925. — В. 9. — С. 177—181.
40. Характеристика западнояпонской системы музыкальной акцентуации. (Акцентуация в Киото и Тоса) // Там же. — С. 183—194.
41. Введение в изучение узбекского языка (пособие для самообучения), вып. 1 — Краткий очерк узбекской грамматики. — Ташкент, 1925. — 97 с.; вып. 2 — Тексты для чтения. — Ташкент, 1926. — 132 с.; вып. 3 — Тексты для чтения. — Ташкент, 1927. — 187 с.
42. Проекты латинизации турецких письменностей СССР. К Туркологическому съезду II. — Ташкент, 1926.
43. Этнографическая характеристика узбеков, вып. 1 — Происхождение и наименование узбеков. — Ташкент, 1926. — 31 с.
44. Краткая грамматика узбекского языка. — Ташкент — М., 1926.: ч. I — Внешняя характеристика узбекского языка. Фонетика. Словоизменение имен. — 80 с.; ч. II — Глагол. Приложения: I. О новой узбекской орфографии; II. О латинизации узбекского письма; III. Тексты для чтения. — 123 с.
45. Краткий русско-узбекский словарь. — Ташкент, 1926. III—XII. — 218 с.
46. Революция и литературные языки Союза ССР // Революционный Восток. — М.: 1927. — № 1. — С. 36—57.
47. О литературном (стандартном) языке современности // Родной язык в школе, кн. 1. — М.: 1927. — С. 225—235.
48. К вопросу о долгих гласных в обще-турецком праязыке // Докл. АН СССР, [Серия] В. — 1927. — № 7. — С. 151—153.
49. «Ту-кюэ» китайской транскрипции, турецкое «tyrklaer» // ИАН СССР, Серия VI. — 1927. — Т. XXI. — № 7—8. — С. 691—698.
50. К вопросу о родственных отношениях корейского и «алтайских» языков // Там же. — № 15—17. — С. 1195—1204.
51. Краткая фонетическая характеристика китайского языка (пекинского говора северно-мандаринского наречия). — М., 1927. — 25 с. [переиздано в кн.: Е. Поливанов и Н. Попов-Татива. Пособие по китайской транскрипции. — М., 1928. — С. 69—91.].
52. О новом китайском алфавите «Чжу-инь цзы-му» // Революционный Восток. — 1927. — № 2. — С. 90—96.
53. Введение в языкознание для востоковедных вузов. — Л., 1928. VI. — 220 с.
54. Специфические особенности последнего десятилетия 1917—1927 в истории нашей лингвистической мысли. (Вместо предисловия) // Уч. зап. Ин-та языка и лит-ры Росс, ассоц. научно-исслед. ин-тов обществ, наук [РАНИОН]. — М.: 1928. — Т. III. — С. 3—9.
55. Материалы по японской акцентологии. I. Говор Тоса // Там же. — С. 133—149.
56. Факторы фонетической эволюции языка, как трудового процесса. I. Обзор процессов, характерных для языкового развития в эпохи натурального хозяйства // Там же. — С. 20—42.
57. Задачи социальной диалектологии русского языка // Родной язык и литература в трудовой школе. — М.: 1928. — № 2. — С. 39—49.; № 4—5, стр. 68—76.
58. Русский язык сегодняшнего дня // Литература и марксизм. — 1928. — Т. 4. — С. 67—180.
59. Образцы не-сингармонистических (иранизованных) говоров узбекского языка // Докл. АН СССР, [Серия] В. — Л.: 1928.: № 5, С. 92—96 [I. Каршинский говор (город Бегбуди)], № 14, С. 306—312 [II. Вокализм говора гор. Самарканда. (Глава из описания двуязычной системы)] и № 15, С. 318—323 [III. Самаркандский говор (продолжение)].
60. В соавторстве с Н. Поповым-Татива. Пособие по китайской транскрипции. — М., 1928. II. — 92 с.
61. Итоги унификационной работы. «К проекту Унифицированного НТА, принятому на I Пленуме VI 1927», статья I // Культура и письменность Востока, кн. 1. — М.: 1928. — С. 70—80.
62. К вопросу о заглавных буквах // Там же. — С. 91—95.
63. Об обозначении долготы гласных в НТА // Там же, кн. III. — Баку: 1928. — С. 49—51.
64. О буквах k и q // Там же. — С. 52—53.
65. Рецензия на книгу Н. И. Конрада «Японская литература в образцах и очерках» (т. I) // Новый Восток, кн. 20—21. — М.: 1928. — С. 483—485.
66. Основные формы графической революции в турецких письменностях СССР // Там же, кн. 23—24. — 1928. — С. 314—330.
67. Из хроники современных национальных график СССР. (Проект ассирийского алфавита на русской основе) // Революционный Восток. — М.: 1928. — № 4—5. — С. 302—306.
68. Одно из доказательств общности происхождения арабского и европейского алфавитов // Культура и письменность Востока, кн. V. — Баку: 1929. — С. 35—50.
69. Круг современных проблем современной лингвистики // Русский язык в советской школе. — М.: 1929. — № 1. — С. 57—62.
70. Образцы не-иранизованных (сингармонистических) говоров узбекского языка. I. Говор города Туркестана. II. Фонетическая система говора кышлака Икан (Туркестанский уезд) // ИАН СССР, Серия VII — Отделение гуманитарных наук. — 1929. — № 7. — С. 511—537.
74. В соавторстве с О. В. Плетнером. Грамматика японского разговорного языка (Труды Моск. ин-та востоковедения им. Н. Н. Нариманова, XIV). — М., 1930. XXXXV. — 189 с.
75. В соавторстве с А. И. Ивановым. Грамматика современного китайского языка (Труды Ин-та востоковедения им. Н. Н. Нариманова, XV). — М., 1930. — 304 с.
76. О гольдах. (Очерк), в кн.: В. Ошанин. Стойбище Оймеконск. — М. — Л., 1930. — С. 215—230.
77. За марксистское языкознание. Сб. популярных лингвистических статей. — М., 1931. — 184 с. [Содержание сборника: Вместо предисловия (стр. 3—9); Историческое языкознание и языковая политика (стр. 10—35); Где лежат причины языковой эволюции? (стр. 36—53); Русский язык как предмет грамматического описания (стр. 54—66); Иностранная терминология как элемент преподавания русского языка (стр. 67—72); Революция и литературные языки Союза ССР (стр. 73—94); Основные формы графической революции в турецких письменностях СССР (стр. 95—116); О фонетических признаках социально-групповых диалектов и в частности русского стандартного языка (стр. 117—138); Фонетика интеллигентского языка (стр. 139—151); Стук по блату (стр. 152—160); О блатном языке учащихся и о «славянском языке» революции (стр. 161—172); И математика может быть полезной… (стр. 173—181)].
78. Японский язык // БСЭ. — М.: 1931. — Т. 65. — С. 730—736.
79. Историко-фонетический очерк японского консонантизма // Уч. зап. Ин-та языка и лит-ры РАНИОН, Лингвистич. секция. — М.: 1931. — Т. 4. — С. 147—188.
81. La perception des sons d’une langue etrangere, «Travaux du Cercle linguistique de Prague», 4. — Prague: 1931. — P. 79—96.
82. Некоторые фонетические особенности кара-калпакского языка («Труды Хорезмской экспедиции»). — Ташкент, 1933. — 27 с.
83. Узбекская диалектология и узбекский литературный язык. (К современной стадии узбекского языкового строительства). — Ташкент, 1933. — 45 с.
84. Русская грамматика в сопоставлении с узбекским языком. — Ташкент, 1933. — 182 с.
85. Материалы по грамматике узбекского языка, вып. I — Введение. — Ташкент, 1935. — 48 с. (с прил. схемы классификации узбекских говоров)
86. Опыт частной методики преподавании русского языка узбекам, ч. I. — Ташкент—Самарканд, 1935. — 91 с.
87. Zur Frage der Betonugsfunktionen // Etudes Dediees au Quatrieme Congres de Linguistes. — Travaux du Cercle linguistique de Prague, 6, 1936. — P. 75—81.
88. В соавторстве с Ю. Яншансином. Грамматика дунганского языка. Учебник для начальных школ: ч. 1 — для начальной школы. — Фрунзе, 1935. — 66 с.; ч. II — для III—IV классов. — Фрунзе, 1936. — 76 с. [на дунганском яз.].
89. A propos d’un mot indo-europeen de provenance chinoise *(t)su-s<ancien chinois *cu «cochon» // Archiv Orientalni. — Praha: 1937. — № 3. — P. 405—406.
90. Фонологическая система ганьсуйского наречия дунганского языка // Вопросы орфографии дунганского языка». — Фрунзе: 1937. — С. 30—40.
91. Музыкальное слогоударение, или «тоны» дунганского языка // Там же. — С. 41—58.
92. О трех принципах построения орфографии // Там же. — С. 59—71.
93. Дополнительные предложения профессора Е. Поливанова к проекту дунганской орфографии // Там же. — С. 25—29.