Фёдор Львович Соллогуб

Сын Льва Александровича Соллогуба (1812—1852, советник посольства в Вене, знаток искусства) и Марии Фёдоровны Самариной (сестра славянофила Ю. Ф. Самарина; по воспоминаниям Б. Н. Чичерина, блестяще образованная светская собеседница; содержала Андреевское училище в Бежецком уезде Тверской губернии); родители Фёдора (через В. А.) общались с Пушкиным и Гоголем.

Окончив Московский университет, служил товарищем прокурора. Соллогуб писал мелкие рисунки и акварели, преимущественно на исторические сюжеты. Больше всего Соллогуб работал для театра, изготовляя рисунки как костюмов, так и аксессуаров для дирекции Императорских театров и некоторых частных театров. Соллогуб был известен также и как художник-иллюстратор, но эти его произведения, за редкими исключениями, не появились в печати: в «Артисте» за 1890—1891 гг. напечатаны его иллюстрации к «Сказке о золотом петушке». Соллогуб был преподавателем в Московских драматических училищах — частных и императорском — и был руководителем обстановочной части на сценах московских императорских театров. Его перу принадлежат также несколько стихотворений, напечатанных в различных журналах.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона характеризует его творчество так: «все созданные Соллогубом костюмы обладают и исторической верностью, а подбор цветов костюмов показывает в Соллогубе художника-колориста». К. С. Станиславский пишет: «Чудесные декорации, костюмы, сделанные по эскизам большого таланта, каким был Соллогуб».

Владел по наследству от отца и деда коллекцией ценных картин, купленных отцом В. А. Соллогуба в Париже. Н. С. Лесков упоминает, что у Ф. Л. Соллогуба была богатая коллекция иконописи. Был знаком с Львом Толстым и спрашивал его мнения об оформлении спектаклей.

Соллогуб — постоянный участник «Общества любителей искусства и литературы», где играл ведущую роль; об этом кружке оставил воспоминания участвовавий в нём в юности К. С. Станиславский: «граф Соллогуб умерял мою возбужденную фантазию и предостерегал от увлечений…», в дальнейшем, как признаёт Станиславский, граф сыграл большую роль в его вхождении в театральную жизнь: «Благодаря Федотову и Соллогубу во мне произошел сдвиг с мертвой точки, я словно выкарабкался из тупика, в котором долго топтался на месте. Нового пути я не нашел, но понял основную свою ошибку,- а это уже много. Я принимал простую актерскую эмоцию — род истерии, сценического кликушества — за вспышки подлинного вдохновения. Но после этого спектакля мне стало ясно, что я заблуждался».

Жена — Наталья Михайловна, урождённая баронесса Боде-Колычёва (1851—1915). Дети — Елена (3 янв. 1874 — ?), Вера (2 янв. 1875 — ?, муж Левшин)

Федор Соллогуб и его жена Наталья были друзьями В. С. Соловьёва. Супруги жили в доме Демидовых на Большом Толмачёвском, 3 (ныне Научная педагогическая библиотека имени К. Д. Ушинского), где Соловьёв не раз бывал. Здесь состоялась встреча В. С. Соловьева с дядей Соллогуба Ю. Ф. Самариным и А. Ф. Тютчевой-Аксаковой. В доме на Толмачёвском переулке собирались различные представители интеллектуальной Москвы, как западники, так и славянофилы. Соллогуб унаследовал от тестя, археолога барона М. Л. Боде-Колычёва, ещё одну московскую усадьбу — «Дом Ростовых» на Поварской.

Родственница Соллогуба М. Ф. Мансурова (урождённая Самарина) вспоминала: «Особенное оживление и веселье вносили приезды графа Федора Львовича Соллогуба, которого все звали „Федя Соллогуб“. Это был человек в то время лет тридцати пяти, очень одаренный, дилетант поэт и художник, с большим юмором и с большим обаянием. Он был близок к плеяде Фета, А.Толстого и Апухтина. В семейной жизни он не был счастлив и больше жил вне дома. Мать его, гр. Марья Федоровна Соллогуб (рожд. Самарина) приходилась двоюродной тетей бабушке Трубецкой, и потому Федя Соллогуб бывал у Трубецких на правах родственника и со всеми был „на ты“. Его талантливость в сочетании с талантливостью Трубецких давала блеск».

Соллогуб написал вместе с С. Н. Трубецким шуточную «мистерию» «Соловьёв в Фиваиде» и сотрудничал вместе с самим Соловьёвым в написании юмористических стихотворений. Д. П. Святополк-Мирский назвал его «лучшим русским поэтом-абсурдистом после Козьмы Пруткова».